Преамбула
Мою статью «Коломенский ли «Коломенский альманах?» не решилась опубликовать ни одна из коломенских газет. Представитель старейшей из них указала мне на то, что я не привёл ни одного примера в качестве доказательства того, что главный редактор альманаха Виктор Мельников публикует в нём тексты низкого качества. Я действительно не приводил конкретных примеров, наивно считая, что любой вдумчивый читатель сам легко найдёт их, если пожелает.
И всё же, упрёк в мой адрес справедлив, и я постараюсь дать на него развёрнутый ответ. И, чего уж там мелочиться, начну с главного редактора. Насколько мне известно, Виктор Мельников публикует в каждом номере «Коломенского альманаха» всё, что успевает написать к его выходу. Очевидно, он считает, что «выдаёт на гора» одни только высококачественные тексты: и прозу, и стихи, и публицистику! Что ж, давайте проверим, так ли это, разобрав тексты Виктора Мельникова, опубликованные в двух последних номерах «Коломенского альманаха».
«Догорала осень»
Рассказ Виктора Мельникова «Догорала осень» мне довелось прочитать в первоначальном варианте, после чего я посоветовал автору либо полностью переписать текст, либо просто выкинуть его в мусорную корзину. Виктор Мельников на тот момент уже восемнадцать лет являлся главным редактором ежегодника «Коломенский альманах», на каждой презентации которого с завидным постоянством звучали слова о «высоком качестве опубликованных в сборнике текстов». Чтобы эти слова не расходились с делом, я и дал Мельникову такой совет, так как в изначальном виде рассказ «Догорала осень» мало того, что пестрил множеством технических и логических ляпов, но и рассказом-то в полном смысле не являлся.
Но Мельников пошёл другим путём – просто отослал текст рассказа в Москву своему многолетнему и постоянному редактору. Та дама, наверно, тоже никогда не бывала на коломенском заводе, а, может, и на любом другом. Её стезя – правка чужих текстов в редакции московского «толстого» журнала. Редактор, разумеется, не заметила технических ляпов и оставила их в тексте рассказа, убрав лишь один эпизод, абсолютно не влияющий на сюжет, но представляющий из себя откровенно ангажированный сиюминутными политическими веяниями штамп.
«Вот видишь, - с торжеством сказал мне Мельников. – Своему редактору я верю больше, чем тебе». Он убрал всего лишь один особенно одиозный ляп, а всё остальное сохранил без изменений и опубликовал рассказ в «Коломенском альманахе» №18 за 2014 год. А кто бы его мог остановить? Главного-то редактора?На презентации этого номера, как водится, вновь прозвучала «мантра» о высоком качестве напечатанных в ежегоднике текстов.
Перейдём к конкретике.
В первоначальном варианте рассказа главный его герой – Георгий Иванович Никишин – был обозначен автором как один из конструкторов, создававших на Коломзаводе тепловоз «ТЭП-60». Я объяснил Мельникову, что цифра в марке тепловоза указывает на то, что создали его в шестидесятых годах двадцатого столетия, а разрабатывали, разумеется, в ещё более ранние годы. Действие рассказа происходит в наши дни, а его герою, Георгию Никишину, по словам автора, «перевалило за шестьдесят», и он только что вышел на пенсию. «Подумай, мог ли твой герой принимать участие в разработке этого тепловоза?» - спросил я Мельникова. Уж арифметику-то в объёме средней школы и автор, и читатели должны знать! И Мельников, конечно, этот ляп из окончательного текста убрал, заменив конкретный тепловоз «ТЭП-60» некими неопределёнными «ТЭПками».
Вы можете спросить, зачем я сейчас всё это рассказываю, если в варианте, опубликованном в «Коломенском альманахе», ничего подобного уже нет? Моделей тепловоза было несколько: «ТЭП-60», «ТЭП-70», «ТЭП-80», и от того, о какой идёт речь, зависит, в какой именно интервал времени Георгий Никишин работал на Коломзаводе. Убрав один ляп, Мельников тут же внёс в текст если и не новый ляп, то явную небрежность к деталям, упоминать о которых, к тому же, не было никакой необходимости. Автор должен быть конкретен в описаниях и определениях, а не расплывчат. Я просто вынужден давать сравнение начального варианта текста с окончательным, потому что без этого нельзя понять, откуда взялись в тексте рассказа технические и организационные нелепости. А они, как я уже сказал выше, остались неубранными ни автором, ни его московским редактором, ни Вероникой Ушаковой. Что же это за ляпы?
Во-первых, автор внятно не объяснил, конструктором чего был Георгий Никишин? В одном месте написано, что «когда-то его мыслями создавались крупные агрегаты тепловозов». В сцене встречи с бывшими сослуживцами один из них говорит: «…мы вместе создавали дизеля, рассчитывали узлы и детали к ним». Другой сослуживец восклицает: «А вы не забыли, когда мы трудились над нашими ТЭПками?» Последняя фраза довольно корявая. Видимо, автор хотел написать не «когда», а «как», но хвалёный московский редактор и штатный корректор «Коломенского альманаха» Вероника Ушакова почему-то её пропустили, хотя дальше по тексту ясно видно, что речь идёт не о времени, а о качестве и количестве труда:
«Тепловоз уже был на ходу, а капризов у него было, как у беременной женщины. Особенно эти браки в поршневой группе. Помните эти трещины? И только когда мы сами разработали ультразвуковую установку, только тогда научились выявлять их.
— Да, хорош был богатырь! — подхватил разговор Георгий Иванович. — Я участвовал в его первых испытаниях. Помню, для эксперимента поставили на стол машиниста стакан с водой и погнали машину с запредельной скоростью. Так вода в стакане лишь слегка колыхнулась!»
Так кем же на Коломзаводе был Никишин? Что он «создавал»: агрегаты, дизеля или тепловозы (ТЭПки)? Не говоря уже про ходовые испытания «с запредельной скоростью»! Раз сам автор не знает, то читателю, тем более, вовек не догадаться, так как перечисленными работами занимаются не только в разных заводских подразделениях, но люди разных специальностей.
Особенно забавен пассаж об ультразвуковой установке. Мельников, очевидно, не знает, что разработкой, изготовлением и наладкой всяческих установок занимаются совершенно разные специалисты, и что работают на них люди, не имеющие к разработке, наладке и изготовлению этих установок никакого отношения. К тому же, дизеля и прочие агрегаты – это механические устройства, а ультразвуковые установки – электронные, и, соответственно, разработкой и наладкой таких устройств опять же занимаются совершенно разные специалисты. Глупо же требовать, чтобы слесарь-сантехник отремонтировал неисправный телевизор!
«Запредельную» скорость тоже приходится оставлять на совести Виктора Мельникова. Подобные выражения может употреблять не понимающий, о чём он пишет, графоман, но никак не специалист по испытанию тепловозов, коему автор рассказа приписал их. Кроме того, в тексте упомянуты в качестве сослуживцев Георгия Никишина «бывший парторг отдела» и «начальник цеха». Отделы занимаются разработкой, цеха – производством. Это совершенно разные подразделения, с разными работниками и специалистами. Эту тонкость Мельников, к сожалению, тоже не знает. На Коломзаводе есть и так называемые «обслуживающие подразделения», в составе которых имеются одновременно и отделы, и цеха – службы Главного механика и Главного энергетика, но речь в рассказе явно не о них.
На этом можно закончить с ляпами, связанными с неудачной попыткой автора изобразить профессиональное прошлое главного героя, его работу на Коломенском тепловозостроительном заводе.
Перейдём к другим. Цитирую:
«Вот у меня есть внук, ещё в школе учится. Толковый такой: всё время что-то мастерит. Ну, это понятно — весь в деда пошёл… Я ему как-то рассказал про гиперзвук, объяснил, что это такое. Так что вы думаете? Он мне через три недели показал собственную схему устройства гиперзвукового летательного аппарата! Это в четырнадцать-то лет!»
Гиперзвук – это сверхзвуковая скорость, равная или превышающая пятикратную скорость звука. Не более того. Не знаю, что там ещё по мысли автора дед объяснил внуку, однако «схема гиперзвукового летательного аппарата» сродни «схеме арабского скакуна»! К сожалению, и значение термина «схема» Виктору Мельникову неизвестно, как и его московскому редактору.
Как видите, количество технических ляпов недопустимо велико, и на каждый из них я Мельникову указывал. Но, увы, мнение человека, более тридцати лет проработавшего на Коломзаводе, того не убедило. Он, давая мне почитать начальный вариант рассказа, наверно ожидал давно привычных дифирамбов в свой адрес, а не критику. Я высказал откровенно Мельникову всё, что думаю о качестве его рассказа «Догорала осень», в надежде, что это подвигнет автора на исправление явных ляпов и несуразностей. Но, как говорится, опыт не удался, и я рассказываю сейчас о нём не для того, чтобы показать, какой я умный, а в качестве наглядной иллюстрации того, что критиковать тексты Виктора Мельникова бесполезно! Даже если бы тот и хотел, то просто не смог бы их самостоятельно исправить, целиком положившись на внешних редакторов и корректоров. А те, в свою очередь, тоже не всесильны и не всезнающи и справедливо полагают, что достоверность описываемых реалий и знание точного значения употребляемых в тексте терминов целиком лежит на совести автора.
Советские писатели, коих ныне принято презирать за «производственную тему», очень серьёзно относились к этим самым «производственным подробностям». Они не высасывали их из пальца, как это делает Виктор Мельников, а ехали в колхозы, шли на заводы, вникали во все необходимые им для антуража тонкости производства. Да, именно для антуража, потому что главным в их произведениях были не станки, не трактора в поле, не производственные показатели, а люди, их чувства, мысли и взаимоотношения. Герои художественных произведений находятся не в вакууме, на них влияет окружающая обстановка, и поэтому так важна правильность и правдивость её изображения.
Неужели Виктор Мельников этого не понимает? Отсутствие высшего образования и необходимых знаний он вполне мог бы заместить консультациями с соответствующими специалистами, посетив коломенский тепловозостроительный завод, реалии которого попытался изобразить в своём рассказе. Почему Мельников этого не сделал? Ведь не требовалось ехать куда-то за тридевять земель – всего-то надо было потратить полчаса, чтобы дойти от дома до проходной завода. Что им руководило: лень, гордыня или высокомерное презрение к читателю?
Можно, конечно, махнуть рукой на технические ляпы в тексте, раз они заметны только тем, кто в данных вопросах разбирается. Если «основная масса» читателей и даже дипломированные филологи подобные вещи просто не замечают, то стоит ли вообще на них заморачиваться автору, тратить время на самообразование и консультации со специалистами? Так, наверно, рассуждают Виктор Мельников и множество ему подобных. Но, если встать на их точку зрения, то и московский редактор, и штатный корректор «Коломенского альманаха» Вероника Ушакова текстам Мельникова тоже не особо нужны, так как та же «основная масса» читателей не заметит ни литературных ляпов, ни ошибок орфографии, ни нарушения стиля! Как когда-то пренебрежительно выразился в оправдание подобной ситуации известный поп-исполнитель Богдан Титомир: «А чё? Пипл хавает!».
Теперь пришла пора рассмотреть рассказ «Догорала осень» в целом. Я, конечно, понимаю и прощаю техническую неграмотность московской дамы, редактировавшей текст: она может и не знать, как и кто делает тепловозы. Но редактор «толстого» московского журнала обязана точно знать, как надо писать рассказы! Любой художественный текст, будь то рассказ, повесть или роман, должен иметь по крайней мере завязку, конфликт и развязку. А что мы видим в произведении Виктора Мельникова? Фактически нет ни первого, ни третьего, а вот конфликтов слишком много для одного рассказа.
В начале текста автор рассказывает о том, как Георгий Никишин смотрит по телевизору фильм, затем идёт на кухню, убивает там таракана, возвращается в комнату и продолжает смотреть телевизор. И вдруг автор прерывает действие и начинает описывать жизнь Никишина после того, как того вышибли на пенсию и уволили с Коломзавода. К сцене с телевизором и тараканом автор больше не возвращается. Он просто забыл про неё! Завязкой эта сцена, разумеется, не является, так как совершенно не влияет на последующий текст. Мы даже не знаем, к какому моменту жизни Георгия Никишина она относится! Удали её, и рассказ ничуть не пострадает, а только выиграет. Зачем же Мельников написал эту сцену да ещё поместил её в самом начале текста? И почему редактор её оставила?
Что ж, если первые три абзаца рассказа «Догорала осень» завязкой не являются, то давайте обратимся к последующим. Можно ли считать завязкой то, что новоявленный пенсионер Георгий Иванович Никишин устраивается вахтёром на конфетную фабрику? Вполне! Автор знакомит нас с главным героем рассказа, его характером и жизненными обстоятельствами. Никишин уже десять лет как вдовец, живёт один, абсолютно здоров и физически крепок, несмотря на возраст. Какая нам разница, кем он был ранее, и что конкретно делал на Коломзаводе? Теперь-то Никишин стоит на вахте, щупает работниц в поисках украденных конфет, ведь «женщины своё дело знали тонко и прятали сладости туда, куда не каждый охранник осмелится руку сунуть». Никишин осмеливался, да так «пристыживал» попавшихся, «что те уже больше не занимались этим промыслом». И все (именно все – так написано автором!) женщины с конфетной фабрики «зауважали» столь смелого и принципиального вахтёра так, что «иногда подолгу останавливались около него и вели задушевные беседы». Представляете эту «картину маслом» - толпа работниц задушевно беседует с вахтёром?
Итак, с большим трудом, но всё же нечто, похожее на завязку, найдено. Будем искать конфликт. И он вроде бы появляется: одна из работниц фабрики по имени Полина вдруг заявляется в сторожку Никишина, не стесняясь, достаёт из лифчика кулёк ворованных конфет и предлагает попить с ними чайку. «Принципиальный» вахтёр почему-то не стал «пристыживать» наглую бабу, и вскоре «они пили чай со свежими конфетами, разговаривали, а вернее, распахивали друг перед другом свои одинокие души». Заметьте, как легко автор заменил слово «ворованные» на «свежие». А ведь это вовсе не синонимы и даже не конверсивы! Видимо, по мнению Виктора Мельникова, ситуацию надо понимать так: если конфеты несут тебе, то они – свежие, а если кому-то другому, то ворованные?
«А потом она пришла и на другой вечер. Не постыдилась. Зашторила окошко. Расстегнула кофточку. И снова они сидели весь вечер». И опять, видимо, пили чай. И сквозь зашторенное окошко вахтёр не мог следить, что и в каких объёмах выносят с фабрики злоумышленники! Подобное нарушение должностных обязанностей ни в какие ворота не лезет, и Никишин дал Полине свои ключи – приходи, дескать, лучше ко мне домой, там удобнее пить чай с ворованными конфетами. Нет, автор, конечно, так не пишет, но и не пишет обратного: Никишин не «пристыживал» Полину и не покупал конфет к её приходу, но вряд ли эта парочка пила чай с сахаром или вообще пустой. Раз автор этот момент специально не обговаривает, то читателю остаётся только тот вариант, что описан ранее – с ворованными конфетами. Да и кофточку-то Полина расстёгивала в первый раз для того, чтобы достать из лифчика кулёк конфет.
Не совсем понятно, зачем Никишин даёт Полине ключи от квартиры. Ведь в отсутствие хозяина женщине там делать нечего, а если хозяин дома, то и ключи не нужны. Сейчас, в век сотовых телефонов, ситуация, когда гость приходит, а хозяина дома нет, практически невозможна. Если, конечно, её не создадут намеренно. Ну, да ладно, оставим сей странный поступок Никишина на совести автора. На ней столько уже всего, что такую малость она вряд ли вообще заметит. Я же исхожу из того, что в рассказе каждая деталь должна работать на сюжет. Если деталь ни на что не работает, то она – лишняя, «вода», которую автор или его редактор обязаны «отжать», очищая текст от паразитных слов и фраз. Ведь рассказ – малая форма, и ничего лишнего в нём быть не должно.
Старательно и без всякой на то необходимости внеся в текст массу технических ляпов, автор одновременно совершенно не потрудился дать читателю описание внешности своих героев. Мы знаем только, что Георгий Никишин выглядит моложе своих лет и «крепок, как былинный богатырь», а у Полины - зелёные глаза, кофточка с пуговицами и лифчик, в котором легко можно спрятать кулёк конфет. Не густо. А ведь для описания внешности персонажей автору вовсе не требуются какие-то специальные знания или консультации со специалистами.
Итак, Полина приходит домой к Никишину, и в тот же вечер дело у них доходит до секса. А чего, скажет иной читатель, тянуть? Не молоденькие уже: ему – за шестьдесят, ей – за сорок, некогда уже тратить время на ухаживания и прогулки при луне. Всё так, и я не собираюсь с этим спорить. Вопрос в другом! Никишина в данной ситуации понять можно, а вот что движет Полиной? Если бы её интересовал секс, она бы давно нашла себе любовника помоложе. Собственно, она и не скрывает этого и даже откровенно говорит Никишину: «Никогда бы не подумала, что в твоём возрасте мужчины что-то могут». Зачем же она пришла к одинокому мужчине? Чайку попить? Автор нам не даёт ответа, он вообще показывает ситуацию только «глазами» Никишина. Примем как вариант, что «просто встретились два одиночества» и разожгли костёр любви. Но любовь ли это?
«Почти год они прожили вместе. Полина «крутилась» на два дома. После работы шла к Георгию, а поздно вечером бежала домой к сыну. Он был хоть и взрослым уже, но оставлять его без присмотра Полина опасалась.
Полина отогрела холостяцкую конуру Георгия своим женским теплом, всё отмыла, вычистила… И засияли его окна былым ясным светом».
А что же дальше? Читатель ждёт развязку. Хоть какую-то: свадьбу или разрыв, потому что статус-кво никому не интересен. И вот Георгий с Полиной едут летом в Крым, к морю. Обстановка для решающего объяснения и шага создана идеальная. Однако, по-прежнему ничего кардинального не происходит. Никишина ситуация вполне устраивает. Он имеет в одном лице бесплатную домработницу и молодую любовницу. Зачем ему что-то менять? А решительная и напористая ранее Полина почему-то превратилась в стеснительную робкую девушку, не способную за себя постоять. Всё, на что она осмеливается после возвращения из Крыма, это вопрос:
— Скажи, ты рад, что мы вместе? — спросила она у него однажды.
— А ты разве этого не чувствуешь? — удивился Никишин.
— Чувствую… Но мне хочется, чтобы ты словами сказал.
Она подняла на него свои зелёные-презелёные глаза и заморгала.
И Никишин сдался.
— Понимаешь, жизнь мужчины наполняется смыслом, когда он восхищается женщиной. Когда ты рядом со мной, я чувствую, что моя жизнь не пуста.
Потом они оба вдруг замолчали, наступила какая-то вязкая тишина, и каждый уже молча продолжал этот разговор с самим собой.
Юные девушки изводят своих возлюбленных вопросом: «Ты меня любишь?», подразумевая: «Когда же мы поженимся?». Полина – зрелая женщина, поэтому она спросила чуть иначе, но подтекст её вопроса не вызывает сомнений. Никишин или действительно не понял вопроса, или прикинулся тупым, но его ответ вполне закономерно вызвал «вязкую тишину», так как Полина, наконец, окончательно поняла, что Георгий не собирается на ней жениться. О чём тут ещё говорить?
Вот теперь-то читатель вновь вправе рассчитывать на развязку. Объяснение состоялось, далее должны последовать хоть какие-то изменения в отношениях Полины и Георгия, но… вновь ничего не происходит! У немолодых любовников продолжается всё та же рутина «счастливой» жизни. Автор по каким-то причинам не может или не хочет заставить своего героя жениться на женщине, которая «наполняет его жизнь смыслом». Да и Полина почему-то от Никишина этого не требует, её мотивы читателю по-прежнему неизвестны. Что же автору делать дальше? Как закончить рассказ, сюжет которого явно зашёл в тупик?
Да убить главного героя, и вся недолга! Чем не выход? И Никишин вдруг видит «вещий» сон, в котором к нему приходит умершая десять лет назад жена и советует срочно обратиться к врачу, потому что, оказывается, Георгий Иванович давно и серьёзно болен. Никишин просыпается от острой боли в спине. Врач находит у него четвёртую стадию рака толстой и прямой кишки. Лечить уже поздно и бесполезно.
Не хочу сейчас обсуждать всю фантастичность подобного поворота сюжета. Скажу лишь о том, что и здесь Мельников не потрудился узнать «технические подробности», то бишь – симптомы вышеуказанной болезни, да ещё в четвёртой стадии. Решил, видимо, не утруждаться, ведь пипл и так схавает!
Итак, вместо развязки любовной истории читатель получил ещё один конфликт. Начался новый сюжет: Никишин и рак, в котором места для Полины не нашлось. Практически любовная история прервалась ничем, как и сцена с телевизором в начале текста. И даже нельзя сказать, что всё, что автор написал до «вещего» сна Никишина, является огромной завязкой рассказа о трагедии человека, узнавшего, что он болен смертельным недугом, потому что, повторюсь, Полина до самого конца рассказа так и не узнает о болезни Никишина. Фактически автор предлагает читателю новую историю, в которой завязкой является «вещий» сон.
Может быть, Никишин хотел оградить любимую женщину от дурных вестей и проблем, связанных с его болезнью? Вряд ли. Если б хотел, то под любым предлогом расстался бы с Полиной. Но он этого не сделал. Кроме того, узнав, что жить ему осталось совсем немного, Никишин и не подумал привести в порядок свои отношения с Полиной. Он не прервал их, но и не пожелал узаконить. Всё, что он сделал – это написал завещание, по которому оставил Полине «квартиру и барахло» в ней. Что это было: плата за прошлое или за будущие услуги сиделки при умирающем? Завещание ведь всегда можно переписать, если что! Любовница – это не законная жена, ухаживать за тяжело больным стариком не обязана. А тут наживочка в виде наследства!
Вы, конечно, можете возмутиться: с какой стати я приписываю Никишину столь подлые мысли? А почему я должен приписывать ему иные? На каком основании? Автор нам не показал мотивы не только данного поступка Никишина, но и других, не менее, мягко говоря, странных, о которых я скажу далее.
Собственно, Полина совершенно не важна для этой части рассказа «Догорала осень». Да и не нужна. Она – просто рудимент. Конфликтом тут являются переживания и «философствования» Никишина по поводу его скорой смерти. Пересказывать их нет никакого смысла. Однако именно в этой части автор описывает встречу Никишина с бывшими сослуживцами с Коломзавода. Нет, это вовсе не друзья, с которыми Никишин решил поделиться постигшим его горем, а именно бывшие сослуживцы, так как до этого «мальчишника», он совершенно не интересовался, живы ли те вообще! Но тут вдруг обзвонил и пригласил к себе. Кстати, количество гостей читателю придётся подсчитывать по их репликам, если, конечно, у него возникнет желание узнать, сколько же человек пришло к Никишину на вечеринку. Ну, да ладно: сколько понадобилось автору для диалогов, столько и пришло. Зачем называть точную цифру?
Гости почему-то были уверены, что Никишин их пригласил, чтобы познакомить со своей будущей женой. Наверно, они-то как раз интересовались, как живёт их бывший товарищ. Но, как мы знаем, Никишин вовсе не собирается жениться, а потому выпроводил Полину до прихода гостей, предварительно заставив её всё приготовить и накрыть на стол. Скажите, похоже это на поступок любящего человека? Но Полина Никишину не жена и даже не невеста, а вот с прислугой стесняться нечего.
Зачем же пригласил Никишин бывших сослуживцев? Конечно же не для воспоминаний о совместной работе на Коломзаводе! Он рассказал им о своей болезни и вручил одному конверт с деньгами на свои похороны, а другому – конверт с деньгами на памятник себе любимому. Предусмотрительный мужичок этот Георгий Иванович Никишин! И о свидетелях вручения конвертов позаботился, и в одни руки все деньги не отдал. Не доверял никому? Ни Полине, ни товарищам? Объясните мне логику поступков Никишина! Неужели Полина не позаботилась бы ни о похоронах, ни о памятнике? Зачем делить деньги на два конверта и вручать двум разным людям при свидетелях? Кроме как недоверием, я объяснить подобные поступки не могу, а потому и завещание в пользу Полины с полным правом могу трактовать в том же ключе.
Вы можете мне возразить, что Никишин не хотел, чтобы Полина узнала о его болезни, и потому организовал «мальчишник». Но ведь никто не мешал Никишину переговорить с теми двумя с глазу на глаз до вечеринки, во время или после неё. Так что остаётся, как это ни прискорбно, только недоверие.
Но оставим догадки. Что же автор предлагает читателю дальше? Развитие конфликта? Описание, как повела себя Полина, узнав о смертельной болезни любовника, оставившего ей по завещанию «квартиру и барахло»? Согласитесь, здесь есть, где автор мог бы развернуться и связать воедино все куски текста. Но, нет. Наутро, после «мальчишника», Полина пришла к Никишину, чтобы навести порядок, помыть посуду и тому подобное. Ворованных конфет на этот раз она не принесла, так как было воскресенье, и фабрика не работала. Наверно, поэтому, вручив Полине завещание, Никишин побежал в магазин за тортиком к чаю, и на улице его насмерть сбил автомобиль. Всё!
Неожиданный финал, не правда ли? На мой взгляд, это вообще не финал, так как такой выверт не вытекает из предыдущих событий и не даёт ответа на озвученные мною выше вопросы. Подобного безобразия никогда не позволял себе О’Генри, признанный мастер неожиданных финалов. При таком финале и рак Никишина, и вся сцена вечеринки бывших сослуживцев становятся совершенно лишними для сюжета. Если их выкинуть, ничего не изменится. Разве что уменьшится количество свидетельств подлой и недоверчивой натуры главного героя и, конечно же, совершенно исчезнут все «технические» ляпы! Останется только очередная незаконченная история любви двух немолодых людей, от чего рассказ только выиграет: в нём появятся, по крайней мере, внятные завязка, конфликт и некое подобие финала.
Конечно, столь грубое и ничем не обоснованное устранение главного персонажа явно свидетельствует о беспомощности автора, так и не определившегося, о чём собственно он решил написать рассказ: об одиночестве, любви двух немолодых людей или смертельной болезни. Когда некто пишет, сам не зная, о чём - это явный признак графомании. Все три темы присутствуют в тексте и даже частично соприкасаются, но ни одна из них не становится главной, ни одна наглядно не влияет на другие, и ни одна не имеет внятного и логичного финала. Поэтому автор просто оборвал рассказ, беспричинно убив главного героя. Мельников, как говорится, слил финал, а вместе с ним и весь рассказ, который и так являет собой не цельное произведение, а какой-то конгломерат разнородных кусков, связанных между собой только действующим в них общим персонажем – Георгием Никишиным.
«Русские сны»
Рассказ Виктора Мельникова «Русские сны» («Коломенский альманах» №19 2015 г.) по сути является агиткой на тему событий последних лет на Украине, грубо сляпанной из пропагандистских клише. Причём, все политические реалии Украины явно почерпнуты автором из российских телевизионных репортажей, а персонажи картонны сверх меры, вплоть до карикатурности. И, конечно же, Виктор Мельников не изменил присущей ему манере наплевательски относиться к «техническим подробностям».
В рассказе противопоставлены два образа, два персонажа: Мыкола и его бывшая жена Оксана. Действие происходит на Западной Украине. У Мыколы отец – русский с Донбасса, мать – украинка. Мыкола родился и вырос в западенском селе.
«У Оксаны, конечно, выдалась нелёгкая судьба. Что тут говорить! Её деда ещё в двадцатых годах раскулачили и сослали на Соловки. Отсидев положенный срок, он не вернулся на родину, а женился на местной и осел в Архангельск-городе. Там родилась мать Оксаны, а затем и она сама. Если мать хоть немного знала украинский язык, то Оксана росла без его корней. И когда Украина «забродила» своей самостийностью, они вернулись в родное село».
Каждая фраза данного абзаца вызывают у меня вопросы.
Во-первых, с чего вдруг у Оксаны «выдалась нелёгкая судьба»? В чём эта «нелёгкость» выражается?
Во-вторых, не помню, чтобы в двадцатых годах кого-то раскулачивали на Западной Украине! Автор мог бы поинтересоваться, когда именно эти земли вошли в состав Украинской ССР, прежде чем писать подобный бред.
В-третьих, почему раскулаченного деда сослали на Соловки? Раскулаченных крестьян ссылали на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток и в другие места, а на Соловках был СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, в котором отбывали срок осуждённые политические и уголовные преступники. Раскулаченных крестьян никто не судил и в лагеря не сажал. И что стало с семьёй деда?
В-четвёртых, кто именно «вернулся в родное село», на Украину? Столетний дед? Оксана с родителями? Но для последних украинское село вовсе не было родным! С какой стати взрослые люди, обременённые малолетним ребёнком, бросили дом, родные места, родственников, друзей и знакомых, чтобы переселиться в чужую отныне страну, даже языка которой никто из них не знает? Что они, городские жители, собирались делать в западенском селе? И где поселились? Дед-то был раскулачен, значит, его дом давно отдан другим людям.
Ни на один из вопросов автор не даёт ответа. И это обстоятельство объясняется просто: Виктору Мельникову абсолютно наплевать на правду жизни и логику событий. Он тужится показать, как западенец Мыкола после второго Майдана сознательно встаёт на сторону русского Донбасса, а русская поморка Оксана «зараз «свидомая» стала. Видно, боялась, как бы майдановцы не отправили её обратно на Соловки. И чтобы как-то в себе это уравновесить, она и стала под хохлушку косить, да так, что без смеху смотреть не можно. На родной мове гутарить принялась: в голове с русского на украинский переведёт и выдаёт с запинкой. Вышиванку надела, волосы осветлила «пид Юлю», косу уложила».
Фантастичность описываемых ситуаций, а также явная и нарочитая схематичность образов выдаёт читателю, что перед ним политическая агитка, а не художественный рассказ.
На момент изображаемых событий Мыколе уже за сорок, как, видимо, и Оксане, так как они вместе учились в школе, где и полюбили друг друга.
«В школе над Оксаниным оканьем ребятишки посмеивались, и только один Мыкола сочувствовал ей и в обиду не давал. Так эта дружба, переходя из одного класса в другой, переросла в любовь. Но оказалась она недолгой. Растаяла, как вылепленный зимой снеговик».
С чего это вдруг украинские ребятишки посмеивались над оканьем Оксаны? Они там все по-московски акают, что-ли?
Но раз Оксана с Мыколой вместе учились в украинской школе (на каком языке, кстати?), то когда же родители Оксаны переехали на Украину? Сразу же после распада СССР? Или ещё до него? Тогда получается, что Оксана прожила на Украине дольше, чем в России, причём – в годы ярой антироссийской пропаганды властей всех уровней! Что стало с её родителями, автор вообще не сообщает.
Поженились Оксана с Мыколой, судя по всему, вскоре после окончания школы, однако «жизнь как-то не заладилась. Когда они окончательно рассорились, Мыкола вернулся к родителям. Семья оказалась ветхой, будто сплели её из ивовых веток. От этой женитьбы только одна выгода и была — сын.
О том, что семья распалась, Мыкола не жалел. Только больно рвалось сердце, что сын растёт без него. Виделись они урывками. Мыкола возил мальчика в город, водил в кинотеатр, покупал ему игрушки, городскую одежду. Чтобы было всё, как у других хлопчиков».
Почему живущие в одном селе Мыкола с сыном видятся урывками? Что под словом «урывками» имеет в виду автор? И я никак не могу понять, сколько же лет этому сыну? Расстались Мыкола с Оксаной вскоре после первого Майдана, то бишь – в две тысячи четвёртом году. Сын у них к этому времени уже должен быть. Когда же «отскакал» второй Майдан, и началась война на Донбассе, Мыколе пришла повестка в армию. Он пошёл в дом Оксаны, чтобы проститься с сыном:
«На голоса прибежал сын. Встал напротив — белобрысый, вихрастый, синеглазый — в бабкину породу. Мыкола опустился перед ним на колено, и мальчонка бросился к отцу в обьятия.
— Тато, а ты правда на вийну идэшь?
— Правда, сынок, правда. Но скоро там всё закончится. Перемирие объявили.
— Жалко… — Тарас сделал кислое лицо. — Я бы теж пишов воеваты! И всих цих сепаратистив перестриляв бы! Та-та-та, та-та, — захлёбываясь, застрекотал он, будто в его руках был настоящий автомат.
— Твоя работа? — глянул Мыкола на Оксану.
А та лишь подбоченилась гордо.
— Я настоящего украинца з него воспитаю! Не хочу, щоб зрастав холопом в своий батькивщини. З малых рокив трэба любиты ридну хату! А ну, Тарас, скажи батьки, чому ещё навчився?
Мальчишка отодвинулся от отца и, вытянув вперёд руку, крикнул:
— Слава Украини! Хто нэ скаче, той москаль! Москаляку на гиляку!
Отец обхватил его обеими руками и привлёк к себе. Придвинул лицо к лицу. Тарас ещё никогда не видел отцовских глаз так близко. И никогда не видел он в них такой боли.
— А ты знаешь, сынок, что батя твой — тоже москаль? Ты и его хочешь на гиляку?
Мальчишка в изумлении уставился на Мыколу, хлопая огромными глазищами. Ему стало жалко отца и хотелось плакать.
— Ты уже большой, Тарас. Не всё подряд нужно повторять, чему тебя учат во дворе… Запомни, сынок… лучше быть москалём…, чем скакать всю жизнь, как кузнечик. Ты сейчас многое не поймёшь, но когда ты вырастешь, ты обязательно вспомни наш разговор…
— Не дозволяю! — заорала Оксана и выхватила сына. — Не дозволяю! Збырайся звидси, поки я милицию не выклыкала! И николы до нас бильше не повертайся.
— Успокойся, жинка, — тихо ответил ей Мыкола. — Может, и не вернусь. Смерть — она ведь не выбирает. Хотя, если честно, что-то мне не очень хочется воевать за таких «патриотов». Ты вот портрет Шевченко повесила в красном углу вместо иконы, а до сих пор не поняла, что и Украину, и Шевченко надо в сердце иметь, а не картонкой на стену вешать. Прощай».
В этом коротком отрывке набор явных политических клише, почерпнутых автором в телерепортажах, просто зашкаливает! Но нас сейчас интересует не это. Между первым и вторым Майданами прошло десять лет. А сын Мыколы остаётся маленьким ребёнком, перед которым отцу приходится вставать на колено, чтобы посмотреть глаза в глаза! А ведь автор описывает Мыколу как «сорокалетнего мужика, в меру домовитого, приземистого и по-крестьянски крепко сбитого». Не великан, одним словом. Похоже, Виктор Мельников вновь наплевал на «технические детали» или просто забыл, что дети обязаны расти и физически, и умственно. Какого возраста должен быть сын у сорокалетних родителей, поженившихся сразу после окончания школы, и чей брак долго не просуществовал?
А теперь посмотрите на вышеприведённый отрывок текста с ещё одной точки зрения: на каких языках разговаривают персонажи? Оксана и её сын – на украинском, что вполне понятно. А вот с какого бодуна говорит по-русски Мыкола, родившийся и всю жизнь проживший в западенском украинском селе? Причём, и с другими людьми (в том числе и с родной матерью!) тоже. Вы можете это как-то объяснить? Автора, я уверен, спрашивать бесполезно.
Мыкола называет себя «москалём», но почему-то не говорит сыну, что и Оксана, и сам Тарас по крови в большей степени москали, чем он. Кто об этом факте забыл: автор или его персонаж?
Отец уговорил Мыколу сбежать от мобилизации в Россию. Тот соглашается, но не успевает.
«Выспаться ему так и не удалось. Едва стало светать, двор наполнился чёрной гурьбой обкуренных «братков» с эсэсовскими шевронами на рукавах».
Это пришли за Мыколой, чтобы доставить его в военкомат, пока ненадёжный призывник не сбежал от армии в Россию. Судя по описанию, эти «братки» - члены какого-то добровольческого батальона, а не представители военкомата. Потому что мне пока не приходилось видеть эсэсовские шевроны на форме украинских солдат. Или я ошибаюсь? Но, если я прав, то с какой стати эти «братки» работают на военкоматы? Скорее, Мыколу «забрили» бы в бандеровский батальон, а не в армию, в которую члены территориальных добровольческих батальонов вступать отказываются категорически.
И, наконец, рассмотрим финальную фразу рассказа «Русские сны»:
«Когда подошли к машине, он оглянулся. Три дома смотрели ему вслед».
Что это за три дома таких, о которых нужно обязательно сказать в финальной фразе? В рассказе упоминаются дом родителей Мыколы, дом Оксаны и дом любовницы Мыколы Наталки. Но они вовсе не расположены рядом друг с другом! По крайней мере, автор об этом ни разу не упоминает. Более того, он пишет, что дом Наталки находится «за три дома от родительского». И если бы дом Оксаны был рядом, то Мыкола видел бы сына не «урывками», а ежедневно. Мы даже не можем отнести фразу в разряд фигуральных, так как Мыкола увидел три дома не мысленно, а натурально – оглянувшись. Фраза ради красивого словца? А на «технические подробности» вновь наплевать!
Можно брать любой эпизод рассказа «Русские сны», и каждый из них вызовет немалое количество вопросов у вдумчивого читателя. Стоит ли и далее тратить время на детальный разбор графоманских текстов, если пипл их с удовольствием хавает, да ещё и нахваливает?
Возвращаясь к статье «Коломенский ли «Коломенский альманах?», хочу сказать: если главный редактор ежегодника потчует читателей откровенной графоманией собственного производства, то как он может давать оценку чужим произведениям? О какой «высокой планке» отбора текстов постоянно твердит? Может быть, это вовсе не планка, а «Прокрустово ложе»?
Октябрь 2015 г.