Вскоре нелёгкая
судьба нашей семьи привела меня и брата в Москву, куда нас привезла мама. Она
добилась в Московском городском отделе народного образования права поместить нас
бесплатно на год-два в детский интернат на Малой Дмитровке, в Успенском переулке,
недалеко от Страстной, ныне Пушкинской, площади.
От пребывания в интернате память сохранила несколько разрозненных фактов и
впечатлений.
Помню большую комнату, в которой стояло много детских кроватей, на каждой из
которых висело по маленькой иконке. Впрочем, никто из взрослых не заставлял
нас молиться. Правда, один раз нас водили в Страстной монастырь, но в памяти
не осталось ничего от этого посещения.
Почему-то не сохранилась память ни об одном из взрослых, на попечении которых
находился детский коллектив. Я совершенно не помню никакого личного контакта с
воспитателями. Видимо, все их заботы, силы и время уходили только на то, чтобы
прокормить нас, а это в то время была очень серьёзная проблема - обуть, одеть,
следить за здоровьем, лечить, оберегать от всяких опасностей на улице.
Запомнился только один молодой человек, который приходил в интернат, играл нам
на рояле и разучивал с нами детские песни. Брат Кирилл уверял меня потом, что
это был известный впоследствии композитор, автор детских песен Леонид
Алексеевич Половинкин.
Однажды нас водили в большой дом на Малой Дмитровке, где в одной из квартир нам
показывали с помощью трескучего киноаппарата на самодельном экране из простыни
немое кино, там люди не ходили, а бегали, подпрыгивая. Содержания фильма
совершенно не помню, да я просто, наверное, ничего не понял, глядя, разинув рот,
на такое чудо техники. Мог ли я тогда представить, что нахожусь в начале
великой эры кинематографа?
Некоторое время нас водили на Трубную площадь в столовую, с которой было
связано непонятное слово АРА. Потом я узнал, что под этим словом-аббревиатурой
скрывается название американской организации, оказывавшей помощь европейским
странам, пострадавшим в Первой мировой войне, а нашей стране - в связи с
голодом в Поволжье.
Чем кормили в этой столовой, не помню, но в памяти сохранился почему-то запах
пшена.
Однажды (это было в 1921 году) во время обеда за наш стол усадили группу детей
нашего возраста, которых привезли из Поволжья. Когда им подали миски с едой и
по куску хлеба, они сперва собрали все крошки со стола, а некоторые слазили и
под стол, и лишь после этого принялись за еду.
Кажется, это был первый случай в моей жизни, когда я увидел и ощутил мучения
страдавших от голода таких же детей, как и я. И в течение всей моей дальнейшей
жизни для меня нет ничего страшнее детского горя и страданий.
Но и наша жизнь в интернате была не намного слаще. Помнится вечное чувство
голода, которое заставило меня однажды понести на толкучку, на ту же Трубную
площадь, единственную принадлежавшую мне ценность - хороший карандаш. Вот я
хожу по базару с поднятым в руке карандашом: «Кому карандаш? Кому
карандаш?» Какой-то мужчина, видимо, из чувства жалости к 10-летнему
«продавцу», купил мой «товар». Вырученных денег хватило
на маленькую кружку пшена. Когда я вернулся в интернат, мы с братом, дождавшись,
пока в печке прогорят дрова, разгребли уголья и сварили кашу, которую съели с
большим аппетитом, даже и не вспоминая о такой «мелочи», как масло
и хлеб.
На лето нас вывозили в дачный посёлок Клязьма, по Ярославской железной дороге.
Из летних впечатлений того далекого лета в памяти сохранилось несколько
зарисовок.
Мы, кучка мальчишек и девчонок, стоим около летней кухни, где на столах под
навесом дежурные разделывают селёдку, и выпрашиваем селёдочные головы, которые
тут же разгрызаем и высасываем с наслаждением.
Однажды во время купания на маленькой в том месте и чистой Клязьме я не
удержался на плаву и оказался на дне. Не успев испытать чувство страха, я сразу
же с открытыми глазами, на четвереньках выполз по дну на берег.
Помню поздний вечер в конце лета. Мы, кучка ребят, окружили во дворе молодого
воспитателя, который рассказывает нам о звездах. Притихнув, мы внимательно
слушаем его и, задрав головы, с интересом рассматриваем бледное летнее небо с
рассыпанными на нём звездами. В тот вечер моя наивная детская душа впервые
прикоснулась к Великому и Вечному, но я этого, конечно, ещё не осознавал.
И вот настал день, когда меня и брата вызвали к заведующей интернатом. Шли мы
к ней с некоторым опасением, ожидая разноса за очередные проделки, которых в
нашей жизни было немало. Однако вместо строгого внушения заведующая встретила
нас приветливо и сказала, что приехала наша мама, сейчас идёт от платформы
сюда, и нам разрешили пойти ей навстречу.
До сих пор стыдно вспоминать, что вместе с радостью предстоящей встречи с мамой
радовало сознание, что нас теперь не будут наказывать за наши проделки.
Хорошо помню, как, увидев издалека маму, мы бросились ей навстречу. Помню её
весёлое лицо, помню, как она обнимала нас, но слёз и сердечного волнения в этой
долгожданной встрече не было.
Осознал, чего мне не хватало, когда моя детская душа начала подсознательно
искать встречного движения души близких людей, значительно позже. Но тогда
меня охватило чувство радости от сознания того, что мы возвращаемся в родное
Сватово, к бабушке.
