А.П. Радищев

Мама

   В детстве я свою маму ощущал чистым, светлым, близким существом. Я всегда был окружён её неусыпной заботой. Но я не помню родительской ласки, никогда не слышал добрых, ласковых слов. Будучи живой, жизнерадостной, общительной, мама обладала ровным, спокойным характером. Не помню также случая, чтобы она была сердитой или недовольной нами, шалунами. Была ли такая сдержанность осознанным приёмом, с помощью которого мама давала нам возможность самим, без давления со стороны взрослых научиться оценивать свои проступки? Или, как мне кажется теперь, она просто была выше житейских, бытовых мелочей.

    Даже самые сильные переживания, которых немало выпало на её долю, не выжимали из её глаз скупых слёз, она только как бы каменела. Лишь однажды, помню, когда мне было лет 13 и кто-то пришёл к нам и сказал, что умер один знакомый мальчик, которого, как и меня, звали Андреем, с мамой случился припадок, и она начала кричать. Ей показалось, что умер я. И хотя меня, игравшего в это время в саду с друзьями, быстро разыскали и привели к ней, она не узнавала меня, продолжала кричать и ещё не скоро пришла в себя и успокоилась.

    Одной из характерных особенностей мамы было то, что она никогда не пела. Я и до сих пор не могу представить её поющей.

    Несмотря на то, что в то время не было ни радио, ни телевидения, музыка всё же была неотъемлемой частью нашей жизни. По вечерам, когда мы с братом, 11-12-летние мальчишки, укладывались спать, мама в соседней комнате при свете розового фонаря играла на пианино «Баркаролу» и «Осеннюю песню» из «Времен года» Чайковского, вальс ля минор Шопена, лирические пьесы Грига, 1-ю часть «Лунной сонаты» Бетховена, «Ёлку» Ребикова, «Про старину» Лядова. Может быть, этой игрой она выражала свою душу, не знаю. Но я не помню случая, чтобы она когда-нибудь играла специально для нас или беседовала с нами о музыке. В дальнейшей своей жизни, будучи педагогом, мама прославилась как сказочница. Обладая прекрасной памятью, она знала огромное количество сказок народов мира. В основном это были остросюжетные, фантастические сказки, сказки с назидательным смыслом. Ребята слушали её с большим интересом, внимательно следя за развитием сюжета, увлекаясь яркими поступками героев, красочными картинами природы. Но я не чувствовал в молодых слушателях душевного волнения, глубокого переживания за судьбы героев сказок. В таком слушании они были скорее свидетелями, хотя и заинтересованными, чем сопереживателями.

Клеопатра Васильевна Радищева (Каракулина)

    К единому знаменателю эти мои воспоминания и мысли о маме пришли значительно позже, когда я, будучи уже педагогом с некоторым стажем, познакомился с профессором Борисом Михайловичем Тепловым, замечательным человеком, крупным специалистом по психологии музыкального воспитания детей.

    Было это зимой 1940 года. Я тогда занимался в заочном Институте повышения квалификации музыкантов-педагогов, что находился в Москве на Новослободской улице, где Б.М. Теплов вёл курс психологии. В своих ярких, насыщенных живыми примерами и образами лекциях он, в частности, говорил о двух типах вхождения в искусство.

    Примером одного из них он назвал Чайковского, для которого «музыка открылась прежде всего как источник огромного эмоционального воздействия... Музыкальное творчество началось у него в форме фантазирования на фортепиано... И это фантазирование и вообще игра на фортепиано были для него самой непосредственной возможностью выражения своих чувств...»

    «Для Ники Римского-Корсакова эмоциональная сторона музыки не имела почти никакого значения. Он шёл к музыке не от чувства, а от воображения и от редких способностей к владению музыкальным материалом (абсолютный слух, необыкновенная музыкальная память)... Такого рода типологические различия в художественной одарённости и в подходе к искусству особенно резко сказываются именно на первых шагах художественного развития; в дальнейшем острота их стирается и тем больше, чем гармоничнее протекает художественное развитие».

    В «Летописи моей музыкальной жизни» Римский-Корсаков вспоминает, что эмоциональное отношение к музыке у него открылось впервые в 15-16-летнем возрасте, и связано это было с первым посещением оперы.

    Я понял, что мамин путь в музыку начался, скорее всего, на пути Римского-Корсакова. Но, поскольку её музыкальное развитие ограничилось уроками музыки в гимназии и в дальнейшем с музыкой она общалась от случая к случаю, то, естественно, дальнейшего, более углублённого проникновения в музыку у неё не было.

    А общение с музыкой, как мне теперь кажется, у мамы осталось как необходимая часть домашнего уюта. И, может быть, именно эта атмосфера ненавязчивого маминого музицирования, когда я оставался один на один с хорошей музыкой, была той живительной силой, которая навсегда связала мою душу с великим миром музыки.